Какой увидел Первую мировую на Кавказском фронте кубанский казак Федор Елисеев
Федор Елисеев (1892–1987) – кубанский казак, участник Первой мировой, Гражданской и Второй мировой войн, полковник. 1914 год встретил в чине младшего офицера сотни, воевал с турками на Кавказском фронте до апреля 1917 года. В годы Гражданской войны воевал на стороне белых, после поражения покинул Россию, активно участвовал в жизни «белой эмиграции» во Франции, Китае и других странах. Во время Второй мировой войны вступил во Французский иностранный легион, воевал против японцев в Индокитае. Зарабатывал на жизнь казачьей «джигитовкой», которой занимался до 56-летнего возраста, одновременно работая над многотомной историей Кубанского казачьего войска. До 90-летнего возраста прекрасно танцевал лезгинку. Скончался в Нью-Йорке на 95-м году жизни уже в эпоху «перестройки». Елисеева называли одним из самых ярких военных историков и мемуаристов «белой эмиграции», благодаря прежде всего его хорошей памяти и литературному дару. В числе прочего он оставил потомкам 13 «тетрадей» ярких воспоминаний о тяжелых боях и жизни казаков на Кавказском фронте, выдержки из которых публикует «Русская планета».
Наш полк. Выступление на войну
В Тифлисе выгрузка сотен. Чистка лошадей. Проездка по городу. Везде масса народа. Все веселы, в особенности военные. Много женщин и на вокзале, и на улицах, от чего наш полк отвык на своих далеких азиатских границах, и на душе так радостно и приятно: мы идем на войну. Все распоряжения мы получаем по этапам. В Тифлисе получили: «Закаспийской бригаде двигаться в направлении Персии, к Джульфе и на станции Шах-тахты выгрузиться и ждать распоряжения». Наш эшелон движется туда. Железная дорога как змея извивается по ущельям. Много мостов и туннелей. Наутро следующего дня через окна офицерского вагона в юго-восточном направлении увидели громаднейшую конусообразную гору. Черная, таинственная, наполовину покрытая снегом, с круглою вершиною, она привлекла к себе внимание всех. Рядом с нею, восточнее, отделенная глубоким провалом, возвышалась такая же гора, с еще более выраженным острым конусом, но ниже первой и вся черная, словно осыпанная истлевшим пеплом.
-Что это? – спрашивают казаки недоуменно. Мы же сразу определили, что это и есть библейские Большой и Малый Арарат. Так вот они какие, так хорошо нам знакомые по Ветхому Завету еще со школьной скамьи! И вспомнился сам Ной, виноградные лозы, охмелевший отец и его второй сын, по имени Хам. Казаки просят нас в свои вагоны, чтобы от своих офицеров выслушать более подробно о ветхозаветной истории, что мы охотно и делаем, сами с волнением любуясь величественной и таинственной панорамы.
В Персию. Макинский отряд
Бригада двинулась, приняв сразу же боевой порядок, как изучали его по уставу в мирное время, то есть впереди авангард, по бокам дозоры от каждой сотни. Дорога первобытная, на ней каменья в обхват человека. Наши полевые пушки, ежесекундно переваливаясь с бока на бок, производят громкий и беспрерывный лязг железа всей своей снасти. Боковые дозоры не успевают идти параллельно нашему движению, так как натыкаются на непроходимые гряды, овраги, провалы. Они часто меняются, и новые дозоры, быстро выскочив далеко вперед и в стороны, так же скоро «застревают» в своем движении, и их снова надо сменять. На вершинах, на грядах бесконечных, голых, черных, мрачных гор без единого деревца и растительности наши молодецкие головные дозоры флажками, как их учили, показывают нам, что «противника впереди не обнаружено». Все это очень интересно наблюдать из рядов колонны около трех тысяч всадников. Такая походная тактика потом уже не применялась в действительной войне, как не соответствующая действительности.
На ночлег остановились биваком в селении Диза. Оно очень бедно. Ни в селе, ни в окружности, ни деревца, ни травы. Домики, если их так можно назвать, из необтесанного булыжника. Вместо крыш глиняный настил по хворосту и соломе. Мы за все, что брали у жителей, платили русскими деньгами. Персы брали их с удовольствием. До русской границы всего лишь 40 верст. Утром двинулись дальше, в Маку. Весь путь был скучный и нудный, но вот колонна вошла в узкое ущелье, повернула направо и сразу же попала в тенистый город, расположенный между двумя высоко стоящими плато… Черные, загорелые, в обтрепанной одежде, персы сидели на крышах своих жилищ, они молча созерцали вход русских в их город. Какой-то перс при прохождении нашей батареи вслух считает число наших орудий: «Вир… зки… ючь… ялды… сакиз…» Это шпион! – говорю быстро своему командиру сотни подъесаулу Маневскому. – Его надо арестовать! Маневский улыбается моей прыти и отвечает: -Да нет… Это он считает для собственного интереса. По очень узким и кривым улочкам бригада миновала город и расположилась биваком на прекрасном лугу, окаймленном высокими вербами. По обеим сторонам высокие плато. На запад – выход в сторону Турции. До границы 20 верст.
Первый бой с турками
Бивак Макинского отряда спал, когда около полуночи в ночь на 20 октября 1914 года сигнальные трубы пропели тревогу и ординарцы командира полка быстро побежали по своим сотням, приглашая всех господ офицеров к нему. Бивак мгновенно ожил. Сотни уже под седлом. Мы у командира полка. Взволнованный, с телеграммой в руке, он вышел к нам из палатки и, как никогда раньше, отечески, сердечно и твердым голосом произнес: -Господа! Турция объявила России войну, и нашему отряду приказано немедленно же наступать на Баязет. С нами Бог! И он снял папаху и перекрестился. Его примеру последовали и все мы. Какое чувство было у нас тогда, в этот исключительно памятный момент в жизни каждого из нас? Волнения, боязни не было. Скорее, спокойная обязанность к войне, чему нас учили и воспитывали в военных училищах. Безусловная радость охватила души молодежи и тех старших офицеров, которые искренне любили военную службу, посвятив ей все свое существо. Мое личное чувство тогда было – радость. Наконец-то мы дождались того, к чему готовились! Было и чувство любопытства: как это вести теперь настоящий бой, стрелять в живых людей, убивать их и подвергать себя лично тому же? То, что мы победим турок в первом же бою, сомнений не вызывало.
Уже светало. Справа скачет к нам казак-таманец и докладывает полковнику Мигузову, что «разъезд хорунжего Семеняки напоролся на турок, турки открыли огонь и… пэрэбылы козакив… хорунжий тоже ранитый и лыжать промиж вбытых и послалы мэнэ просыть пиддэржку… мий кинь то ж ранитый». И показал на круп своего коня. Позади седла зияла рана. Потный рыже-золотистый конь тяжело дышал. Перестрелка затянулась. Было уже за полдень. Солнце слепило казаков, так как смотрело им в глаза. Результата боя не было видно. Но вот мы услышали какие-то крики слева, южнее нас, и тут же увидели казачьи папахи на каменистом турецком завале, командовавшем над всей местностью. То храбрый подъесаул Доморацкий по личному почину с взводом казаков выбил оттуда турок. Он закричал с высоты командиру сотни подъесаулу Алферову: -Ка-зак Су-хи-нин уби-ит… приш-ли-те но-си-ил-ки… Мне сказали, что и хорунжий Семеняка убит. Моему горю не было конца… Так вот какова война – застучало в моей голове. Убит… то есть я его уже больше никогда не увижу?!.. И не буду уже никогда с ним разговаривать?!
Убит… значит, выходит, он напрасно учился, напрасно стал офицером, напрасно рос, напрасно родился?! Убит… значит, от него не осталось ничего?! И вместо офицера, который еще только вчера со мною так мило, дружески разговаривал, осталось только бездыханное тело?! Убит… как же об этом уведомить его несчастную мать-вдову, которая жила только им одним, своим любимым и единственным сыном?! Что же она испытает в этот ужасный для нее момент?! Я почувствовал какую-то пустоту в душе, бесплодность жизни, и мне безумно захотелось спать, спать… И я, не раздеваясь и не снимая оружия, накинул бурку и лег возле своего офицерского вьюка. Лег и немедленно же заснул мертвым сном. Спал очень долго, как никогда. Было будто жестко лежать, и чувствовалась сырость.
Лабинцы в боях против курдов и турок
Полк, идя в авангарде дивизии, сбил с Мысунского перевала пограничные турецкие части, которые после рубки бежали. Потери полка: ранены один казак и три лошади. Спускаясь с перевала, получили донесение от авангардной сотни, что она ведет бой с двумя батальонами турок. Полк развернулся и атаковал противника, охватив его фланги. Лихо понеслись сотни в атаку. Короткая рубка-схватка – и противника не стало: изрублено около 200 человек, остальные сдались в плен. У нас убито 6 казаков, ранено 5 человек и 12 лошадей. Первый бой полком – атака. Сколько было радостей и разговоров!
На ночлег встали в селе Мысун. Не хватало крыш для всех. Расположились по дворам и около села у стогов сена. В полночь прошел дождь, а на рассвете приморозило так, что наши бурки стали колом. Промерзли сильно, но подлечились коньяком и ромом – все болячки как рукой сняло. Полк имел большой запас рома и коньяку. Зима полностью вступила в свои права: перевалы завалены снегом, дороги засыпаны, в горах снежные вьюги.В ноябре турки начали проявлять активность. Их части, составленные почти сплошь из арабов, заняли Клыч-Гядук… С рассветом полк подошел к подъему на Клыч-Гядук. Спешившись, лабинцы повели наступление на высоты хребта. Снег выше колен и по пояс. Цепи все время под огнем противника. Наступление идет медленно. Скоро все промокли до пояса. Уже в темноте взобрались на горные террасы.
Начало морозить. Подул северный ветер, в полночь началась снежная буря. Многие окоченели. Их оттирали спиртом, поили коньяком и ромом. Этим многих спасли. Чтобы согреть себя, казаки боролись, устраивали кучу малу… Поползли вверх по выступам. Сверху послышались выстрелы. Лабинцы бросились вперед и вмиг были на главном хребте. Несколько десятков закоченелых от холода арабских солдат и два офицера сдались в плен. На позиции мы насчитали до 300 замерзших солдат-арабов. Уже утром начали спускаться в Дутахскую долину. Круговой дорогой подошли коноводы, лазаретные двуколки. Войсковой старшина Абашкин контужен в левую ногу осколком артиллерийского снаряда. Около 40 обмороженных казаков спешно отправлены в Кара-Килису, Некоторым потом ампутировали конечности. Дутах – город гусей. Там мы нашли десятки тысяч их. Больше половины поели, а их жиром лечили обмороженные части тела. Многим это спасло конечности, как и мне лично, так как мои ноги до колен были черны, и только гусиный жир спас их.
Государь император Николай II посетил Кавказ. В первых числах декабря 1914 года он был не только в Сарыкамыше, но с небольшой свитой на русско-турецкой границе, в с. Меджингерт. Было приказано командировать туда отличившихся солдат и казаков всех рангов для награждения Георгиевскими крестами самим императором. Пластуны уже изрядно износились в своей одежде по горам и долам. Ломают головы сотенные командиры с взводными урядниками – кого послать?
-Хоменка бы представить…
-Так вин же зовсим босый, – отвечает взводный урядник.
-Ну, Пахомова…
-А вин в курдынськой одэжи…
-Тоди Хыля…
-А в його штани в чорт-ма… – вторит другой взводный.
Здесь, может быть, немного преувеличено, но в действительности какое запасное обмундирование мог иметь каждый из пластунов в своем «сыдири» (мешке) за плечами? Харчи, шило, мыло и другую мелочь.
Араратский отряд и армянские добровольческие дружины
В армянских долинах по реке Араке все фруктовые деревья дали густой и очень душистый цвет. Проезжающего он буквально дурманил и опьянял радостной жизнью природы. В Баязетской долине, в селении Диза, что к югу от Баязета, был сосредоточен только что сформированный Араратский отряд для наступления в глубь Турции. Отряд предназначался для занятия Ванского вилайета и города Ван, почитавшегося среди армян «Армянской Москвой», то есть центром и сосредоточением армянской культуры, политической жизни. Дружинники были отлично экипированы. Они носили защитного цвета длинные кители с большими карманами, брюки. Все – добротного качества. Говорилось, что все это «американское». Вооружены были русскими винтовками, и очень у многих длинные револьверы системы «Маузер» с деревянными кобурами-футлярами к ним, как ложа винтовки для стрельбы на дальнюю дистанцию. Целая броня перекрестных патронташей на груди и поясе придавала армянским дружинникам очень воинственный вид. Головным уборам их были черные кавказские, почти сплошь каракулевые, папахи, что сближало их с нами, казаками. При дружинах была сотня конных разведчиков на очень хороших, сильных и прытких, как козы, карабахских скакунах, в хорошем физическом состоянии. Все на казачьих седлах. Их дисциплина и вся суть воинского движения, построенного на добровольческих началах, были основаны на глубочайшем национальном энтузиазме, с главной целью – освобождением Армении от турок. Они дрались фанатично, и ни турки, ни курды армян, как и армяне их, в плен не брали. Они уничтожали друг друга в бою безжалостно.
Армянские дружины легко отбросили курдов, и к вечеру отряд, пройдя ущелье, расположился в селе Бегри-Кала. Рядом армянское село с православной церковью, где навалены трупы женщин и детей, зарезанных в ней курдами. Картина страшная… Мы заняли небольшой армянский городок Джаник на берегу Ванского озера. После полудня появился армянин лазутчик из самого Вана с известием, что город в руках восставших. Турецкий гарнизон отошел на юг, но все время держит город под обстрелом. Силы армян иссякают. Нужна срочная помощь. У нас было некоторое разочарование – значит, боя из-за Вана не будет. Странные мысли тогда были по молодости лет… Прошли уже много. Кругом ни души. Вдруг лай собаки. Село. На рысях вскакиваем в него. По трупам вырезанных женщин и детей определяем, что село армянское. Трупы еще не разложились. Значит, резня была недавно. Кроме двух-трех худых собак – никого…
Двигаемся дальше. Из-за глыб камней показались люди, человек двадцать. Нас восемь. Силы неравные. В нас не стреляют – примета хорошая. Курды всегда стреляют еще издали. То оказались мужчины армянского вырезанного села. Они скрываются в горах от курдов уже несколько дней. О движении русских войск ничего не знают. И какова была их радость, когда они узнали, что Ван уже занят русскими войсками. Со слезами на глазах они целуют мои ноги в стремени. Жуткая человеческая драма…
Ван
Мы у большого двухэтажного дома. По широкой лестнице поднимаюсь вверх. Открыв двухстворчатую дверь, вхожу в громадную залу, в которой за двумя длинными столами, покрытыми белыми скатертями с сервировкой, сидело до ста человек господ офицеров всего нашего отряда. Со дня выступления из Мерва в августе прошлого года на войну мы еще ни разу не сидели за столом, накрытым для ужина «по-человечески», то есть накрытым белыми скатертями и с полной сервировкой, почему, увидев все это, да еще в полудикой Турции, я немало был удивлен.
Стол накрыт по-восточному. Вначале подали сладкие блюда – финики, запеченные фрукты и что-то мармеладное. И потом уже на громадных круглых медных подносах горы плова из риса и баранины. Все приготовлено очень вкусно. На столе – только местное красное вино. И хотя оно кислое и нам не понравилось, мы пили его с удовольствием и даже бравирующе, так как мы сегодня были герои дня, победители, которых чествуют. Встал Арам-паша. Он произнес тост за Русскую императорскую победоносную армию. После нескольких приветственных фраз по адресу Русской армии и нас, присутствующих, Арам-паша обратился к генералу Николаеву с просьбой дать разрешение послать русскому императору ту телеграмму, которую он сейчас прочтет. Мы невольно насторожились: телеграмма самому русскому царю из далекой Турции и от армян – это было тогда что-то особенное и экстраординарное. Вот ее полный текст:
«В день рождения Вашего Величества, совпадающий с днем вступления Ваших Войск в столицу Армении, желая величия и победы России, мы, представители национальной Армении, просим принять и нас под Ваше покровительство. И пусть в роскошном и многообразном букете цветов Великой Российской Империи маленькой благоухающей фиалкой будет жить автономная Армения».
Проснувшись поутру 7 мая, мы увидели, что бивак бригады раскинут среди роскошных сеяных трав люцерны. У лошадей – масса фуража. Торговцы-армяне продают казакам табак, вино, фрукты и сладости. Все это неожиданно и совершенно не соответствовало той Турции, по которой мы ходили раньше семь месяцев. Мы попали буквально в райский оазис… К вечеру бригаду перевели на самую окраину города. Полки разбили палатки на больших площадях, а офицеры – в непосредственной близости от своих сотен, во фруктовых садах, ломящихся от плодов. После всех лишений все забыто. В походных кухнях в изобилии варилась баранина. Казакам позволено покупать и пить местное красное вино. Много виноградников и бесконечные фруктовые сады. Город Ван тогда был рай, рай… Со стен крепости чудесный вид во все стороны. В складах огромное количество старинного огнестрельного оружия, до кремневого включительно. Мы стреляем из них «по атакующему противнику». Оглушительный с дымом звук и сильная отдача в плечо. Пуля летит на сто шагов. Летит и шуршит, как птичка крыльями, и ее полет виден в траектории… Молодость бьет в нас полным, неиссякаемым ключом. Мы хотим физически ощутить все прелести веселого времяпровождения в восточном городе, но – увы! – их здесь не найти…
Мы пьем настоящий турецкий кофе – пьем на улице у кофейных, но он нам совершенно не понравился: густой, черный, горький. Мы пробуем курить кальян, также у кофейной и на улице, но он совсем отвратительный.
В городе две гостиницы. Одна из них носит имя «Франция». Скачем туда, чтобы хорошо, с вином, «по-кавказски» поужинать и, может быть, поухаживать за хорошенькими кельнершами, но… блюда только восточные, а прислуга вся мужская. И только единственный граммофон с громаднейшей трубой услаждает наш слух мало мелодичными восточными мотивами. Здесь много красивых и причудливых янтарных мундштуков для папирос, через которые курят все турки и армяне, но большинство из нас некурящие. Мы покупаем дамасские клинки, но они куда хуже по крепости обыкновенных казачьих клинков Златоустовского оружейного завода.
Турецкие армянки красивы. С тонкими чертами лица. Они – темные шатенки с красивыми глазами. Но их совершенно не видно на улицах города, не говоря уже о кофейных и ресторанах. Здесь восток – и вот даже армяне, христиане, в своем быту живут по-мусульмански. Так мы и не смогли повеселиться «как следует», по-холостяцки мы «ничего» не нашли…
Сдача племени курдов Мансур-бека
Курды. Стариннейший народ. Все кочевники. Многочисленные стада овец, немного рогатого скота, несколько верховых лошадей – это все их богатство. В своем внутреннем обиходе живут жизнью каменного века. Спят в своих хижинах-норах на полу, на разном тряпье. Нижнего белья у них нет. Примитивные костюмы мужчин и женщин изнашиваются на их телах без стирки. Все дети – в длинных балахончиках до пят, не застегивающихся, видны их худые тельца сверху донизу. Босые, стоят они в снегу, печально и боязливо смотрят на нас. Все жмутся в одну кучу вокруг старых женщин. Они мусульмане. Стройные рослые мужчины. Полных среди них совершенно нет. Все они, кроме дряхлых стариков, бреют бороды своими примитивными бритвами-ножами, оставляя густые черные усы. Гостеприимные, скромные, послушные и по-мусульмански терпеливые к велениям судьбы. Их женщины не закрывают своих лиц, как турчанки и персиянки. Курдинки не блещут красотой, но и не дурны.
Курдов посадили на сиденья против нас. Мы их рассматривали с исключительным интересом. Все они высокие, сухие, стройные, с довольно пышными черными усами и, как все курды, с бритыми бородами. Их фески на головах обмотаны по-курдски черными шелковыми платками с бахромой. У Мансур-бека (бек – князь, дворянин) эта бахрома была особенно пышной и свисала до самых глаз. После некоторого времени рассматривания друг друга Мансур-бек через нашего армянина-переводчика заговорил:
- Мы кочевники. Я глава одного из курдских племен, обитающих у персидской границы. У меня до четырех тысяч семейств и стада овец. Мы отступаем с турецкими войсками из-под самого города Сарай. Защищая свои кочевья, имущество и племя, мы воевали против русских. Теперь же все – и мое племя, и кочевья, и стада овец и скота остались позади русских войск. Здесь он замолчал, передохнул и продолжал: – Я, как глава своего народа, нахожу дальнейшее сопротивление русским войскам бесполезным и вредным и прошу вашей милости остаться под властью русского Белого царя. Если нужно – мое племя сдаст русскому командованию все свое оружие… и мое племя прошу считать мирным. Мы дружески через переводчика говорили о его племени и о безбоязненности его существования под защитой русских войск и законов. Офицеры угощали их папиросами, печеньем, коньяком. Они же, прикладывая правую руку к сердцу и челу, неизменно повторяли «чох саул» (весьма благодарим) и – папиросы взяли все, что им давали, так как все курды курят. Печенья взяли только по одному, но не стали есть, а от коньяка совершенно отказались.
Исход из Вана
Неожиданно город Ван наполнился русскими солдатами, отошедшими неизвестно откуда. Мы поняли, что на фронте произошло что-то страшное, так как, насколько хватало глаз по дороге на север и по сторонам, все усеяно армянами беженцами, сплошь идущими пешком, с узлами на плечах, редко на арбах, на буйволах, на коровах верхом…Каких только ужасов, каких сцен, каких всевозможных трагедий, слез, плача, горестных рыданий мы не повидали тогда там! Беженцы все шли и шли, не останавливаясь и ночью, к русской спасительной границе. Разъезд прошел так, как приказал Мигузов. С высоких скалистых берегов глубокого ущелья, насколько хватало глаз на юг и на север, по нему частыми пятнами лежали трупы людей. Разъезд спустился вниз. Картина еще более страшная, чем она представлялась сверху. Женщины и дети, одиночками и маленькими группами, видимо семьями, устлали весь путь по ущелью. Изредка попадались мужчины-армяне у своих арб, без буйволов и разграбленных. Все взрослые – с перерезанными горлами, мужчины – со связанными назад руками, дети убиты в голову острыми молотками. Все трупы подожжены. Молодые армянки изнасилованы и застыли, умерли в позорных позах с раздвинутыми ногами и скрюченными коленями, с оголенными от юбок телами до самого пояса… Насилуя женщину, всякий курд, видимо, одновременно перерезал своей жертве горло. Картина была страшная и стыдная… В ущелье было тихо-тихо. Молчали и казаки. И только птички, перелетая с одного берега ущелья на другой, чирикали как ни в чем не бывало, словно говоря: «А где же слава, ваша воинская слава?!»
В «Тифлисском листке» было сказано, что всех армян из Ванского района ушло в Россию около 500 тысяч человек, считая женщин и детей. Сколько же было вырезано – газета не сказала. На душе было очень грустно. Так тяжело, с боями прошли большой район Турции – и теперь бесславно и… без единого выстрела оставляем его. Спустившись с перевала, мы вошли в так знакомую нам Баязетскую долину и, к нашему новому огорчению, узнали, что бригаде приказано вновь осесть в селе Диза до нового распоряжения. Но села Диза уже не было. Глиняные постройки разрушены. Все, что было деревянного в них, пошло на топливо. Все развалилось и представляло грустный финал войны. В нем и в соседних селах жителей курдов уже не было. Все они ушли в горы или к персидской границе, чтобы избавиться от поборов русских войск, которые с ними не церемонились. Приблизительно через час видим, по долине скачет к нам казак и, приблизившись, нервно докладывает:
- Сотня напоролась на засаду курдов… Командир сотни есаул Лытиков тяжело ранен. Вахмистр сотни подхорунжий Дубина убит. Лытиков лежит на парусиновых носилках с раздробленной и забинтованной до самого паха ногой, весь окровавленный, еще распоряжается казаками. Раненые казаки, так же сильно окровавленные, тяжело стонут, лежа под валунами; возле каждого – свой брат-станичник ухаживает, словами облегчает страдания. Курдские свинцовые большие пули наносят рваные раны. Тут же стоят коноводы. Четыре десятка казаков – все, что осталось от трех взводов, – вверху ведут легкую перестрелку с курдами.
- Ах… зачем вы поскакали вперед и бросили сотню? Вот видите, в каком положении теперь мы… – такими словами встретил меня мой сотенный командир, лежа на носилках. Леонид Гаврилович! Я выполнял свою задачу… и не ожидал, что с сотней это случится, – оправдываясь, докладываю ему, зная точно, что в этом деле я совершенно невиновен.
- Да, конечно… А фураж в сотне есть? Вы распорядитесь там и… И, я смотрю, есаул закрыл глаза и будто спит уже. Сотенный медицинский фельдшер Пилипенко, казак станицы Расшеватской, кивает мне, чтобы я не разговаривал больше, и тихо шепчет: - Они бредят… это уже было. Не трогайте их. Раздробленная свинцовой пулей нога в бедре стала для него смертельным ранением. С Кубани прибыла его жена, застала в живых, но через несколько дней есаул Лытиков скончался на ее руках. Тело его увезли в станицу Кавказскую, где и предали земле.
Под стенами Эрзерума
Взятие крепости Эрзерум принадлежит чести 1-го Кавказского армейского корпуса генерала Калитина и 2-го Туркестанского генерала Пржевальского. Оба генерала – казаки. Главное руководство операцией находилось непосредственно в руках командующего Кавказской армией генерала Юденича. На закате памятного дня, 3 февраля 1916 года, наш полк был брошен вперед. По снежной равнине, заволокшейся молочной мглой, не зная обстановки, полк шел всю ночь. Это была памятная ночь… Весь день на ногах, в походе, в перестрелках, и теперь ночью от усталости, холода, голода сон дурманил головы всех. При коротких остановках казаки валились с седел и засыпали тут же в снегу, держа лошадей в поводу в изгибе локтя. Нашему ночному маршу, казалось, не будет конца. Часа через два пути в селе Кара-арз натыкаюсь на Сибирскую казачью бригаду. Она только что с боем заняла его. На улочках лежало несколько тяжелораненых турецких солдат. Полулежа, сидя, укрывшись одеялами, они оставались на тех же местах, где получили свои ранения. Молодые и крепкие, с черными усиками, они при нашем проходе мимо них – десяти конных кавказских казаков, одетых, как и их турецкие черкесы, – молча и сосредоточенно смотрели на нас своими печальными красивыми глазами. Нам их было жаль: такое мусульманское терпение, непротивление воле судьбы, этот восточный фатализм вызывали к ним человеческое сострадание и жалость.